Павел шел по коридору Харьковского ОГПУ, пытаясь по звукам определить, за какой дверью идет "работа" по выявлению "украинской контрреволюционной организации". В последнее время уполномоченные предпочитали не пачкать свои кабинеты кровью подследственных, используя для этого подсобки и подвалы. Откуда у вчерашних рабочих и крестьян такое чистоплюйство, Павел не понимал, равно как не понимал подобного рвения, особенно тогда, когда и рвения особо не требовалось: для многих попадание в здание ОГПУ само по себе являлось основанием появления на свет "царицы доказательств", т.е. признания.

Но в данном случае искать нужную дверь долго не пришлось, потому что "работа" велась в кабинете уполномоченного, который точно не был чистоплюем. Звали его Бордон. Имя и отчество этого человека помнили только материалы личного дела, хранящиеся в отеле кадров. Для коллег и начальства он был просто "Бордон". Отвратительного вида мужичок, с ухватками горбуна, но без горба, он передвигался всегда немного боком, покачиваясь и делая движения руками, как будто все время пытаясь схватить в охапку что-то перед собой.

Бордон схватил в охапку подследственного и усадил его на стул. Павел уселся на стол напротив и стал рассматривать своего тезку Павла Губенко, который работал под литературным псевдонимом Остап Вишня.

Вишня откинулся на спинку стула и столь же откровенно рассматривал Павла. Половина его лица заплыла, губы были в кровавой сукровице. При этом арестованный делал то, чего Павел ожидал в этой ситуации меньше всего: он улыбался. Конечно, профессия юмориста обязывала, но не здесь же, после жестоких побоев, в кабинете ОГПУ под портретом вождя народов.

- Так что, самого товарища Постышева? - усмехнулся Павел.

- Два года назад? - спросил, усмехнувшись, Павел, обращаясь к Бордону.

- Гольдман дело вел. Отрабатывал преступные связи, - тут же нашелся тот.

Павел поморщился. Помощник уполномоченного следственной группы секретного политического отдела Гольдман - вот уж чистоплюй из чистоплюев. Два года ждал указаний свыше, а потом передал подследственного Бордону, чтобы руки не марать.

- Почему не убили? Прямо на приеме? - спросил Павел у Вишни.

Тот усмехнулся.

- Та усе горілка, товаришу уповноважений. Ці прийоми - суцільне пияцтво. А потім руки тремтять, як тут влучити навіть з близької відстані?

- Опять издевается, гад, - устало сказал Бордон и, покачиваясь, начал выползать из-за стола.

- Подожди.

Павел разглядывал подследственного и размышлял. Для вербовки не годится: такие люди под пытками несут всякий бред, доводя до абсурда и без того сомнительные с точки зрения здравого смысла обвинения. А реальной информации от них не дождешься. Порода такая. Не у всех, конечно: Пилипенко этот показания на товарищей по цеху и соседей дал два года назад - и ничего... Жил себе спокойно, наверное, даже выпивал с ними. Но с Вишней это не пройдет.

Павел вряд ли смог бы объяснить, почему так решил. Он просто чувствовал людей и понимал, что этот шутник с разбитым лицом, которого, скорее всего, ожидает расстрел, откажется от сотрудничества. Откажется хлесткой шуткой, с неизменной улыбочкой.

Но идея насчет Вишни у него уже появилась. Пока неоформленная, смутная. То, что Вишня должен жить, он понимал, и за те 20 шагов, что шел по коридору, успел даже прикинуть, в каких словах он объяснит это начальству. Пусть не в виде логичного связного рапорта, но, по крайней мере, в простых выражениях. Тут ему вспомнилась жена, холодному коварству которой он всегда поражался, и он решил обязательно вечером обсудить это с ней. Тогда смутная идея окончательно оформится в четкий план.

Павел проходил мимо приемной, когда его окликнули по фамилии:

- Товарищ Судоплатов, зайдите!

Вернувшись сначала к жене, которая находилась в эвакуации в Липецкой области, позже Вишня осел в Киеве, причем жил в элитном писательском доме "Рослит" на Ленина, 68. После войны Остап Вишня получил неофициальный статус "генерала от литературы" со всеми полагающимися материальными благами - хорошей квартирой с трофейной мебелью, автомобилем, что по тем временам было настоящей роскошью, и соответствующими увлечениями - охотой и, как бы сейчас сказали, "вечеринками": выпить юморист любил и даже не пытался бороться с этой пагубной страстью.

Шел 1950-й год. По центру вечернего Киева по направлению к улице Ленина шел человек, для которого война все еще не закончилась. Его звали Филипп Бондарчук. Позади у него были четыре года мытарств по вновь захваченной большевиками Украине. Четыре года бесплодных попыток восстановить ОУНовское подполье, которые в конечном итоге сводились к прощупыванию старых связей. Запуганные СМЕРШем, НКВД, и МГБ люди не шли на контакт, кто-то и вовсе исчез в большевистских застенках, а кто-то - шел на контакт настолько охотно, что чутье и здравый смысл подсказывали Филиппу держаться от них подальше. Три раза он бежал от псов МГБ, и не попасться им в зубы было чистой удачей, а может быть - Божьим промыслом.

В Бога Филипп верил. А вот в легенду, наспех состряпанную англичанами, - нет. Разведчики из них были так себе: до Абвера и НКВД им было еще расти и расти. Что ему действительно помогло, так это послевоенная неразбериха и разгул преступности, который позволил ему перейти на нелегальное положение, погрузившись в мир криминала. Что Филиппу пришлось для этого сделать, он бы предпочел забыть навсегда, потому что никогда не был головорезом, считал себя идейным борцом, человеком неглупым и осторожным, к резким движениям не склонным.

Во время встречи с читателями в одной из киевских библиотек Филиппу удалось подойти к Вишне и процитировать четверостишие Великого Кобзаря, которое было паролем. Писатель умело изобразил непонимание, но откликнулся на предложение молодого человека, который, представившись поэтом из Моршина, напрашивался в гости, чтобы поговорить о том, какие настроения царят в среде львовских писателей, и обсудить пути развития украинской литературы.

Знали ли Остап Вишня, зачем ему сохранили жизнь и дали сделать карьеру? Вполне возможно, что нет. Будучи одним из самых известных людей в Украине, к тому же человеком с биографией, которую можно было толковать как угодно, он притягивал к себе агентуру, среди которой агентами НКВД, а потом МГБ усиленно насаждалось мнение о роли писателя в украинском национальном движении. С другой стороны, Вишне вполне могло показаться подозрительным, что за последние годы четыре человека цитировали ему одни и те же строки из "Кобзаря", настаивая на личной встрече, а потом - куда-то бесследно исчезали.

Эти строки в декабре 1950 года, находясь в подвале Киевского управление МГБ, шептал почти сошедший с ума от пыток Филипп Бондарчук.